В последнем случае был снят знаменитый художественный сериал «Михайло Ломоносов», который вскоре (уже шла «перестройка») был подвергнут жестокой критике за его якобы неисторичность. Вместе с фильмом был осмеян и его главный герой – в ту эпоху развенчания всего и вся досталось многим символам нашей национальной гордости. И сейчас вокруг его 300-летнего юбилея сложился, на мой взгляд, своего рода заговор молчания, сквозь который кое-где пробились упоминания о скромном чествовании этого события в отдельных городах и научных учреждениях нашего Отечества.
Михайло Васильевич с его верой в то, «что может собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов российская земля рождать», через века обличает нынешних российских чиновников от науки, считающих, что главная задача образования – «взрастить потребителя, который сможет грамотно использовать достижения и технологии, разработанные другими» (как заявил однажды А.А. Фурсенко молодёжи на форуме «Селигер»). Неудивительно, что память о Ломоносове оказывается лишней…
Ломоносов всей своей жизнью служит подтверждением своих пророческих строк и напоминанием о том, сколько ещё подобных ему талантов было загублено системой сословного неравноправия. Ведь это счастливое совпадение, что Михайло Васильевич родился на русском Севере, не знавшем крепостного права, и сумел скрыть своё крестьянское происхождение, умело выдав себя за поповича. А сколько не уступивших бы ему самородков, родившихся за полтора столетия в крепостной неволе, так в ней и осталось?! Ломоносов осознавал это и всегда боролся за демократичность русского образования. Благодаря его усилиям основанный им Московский университет, носящий его имя, открыл свои двери для выходцев из всех свободных в то время сословий, что было немалым достижением.
Борьба Ломоносова за общедоступность образования – его политическое завещание России. Ныне российским властям, снова превращающим высшее образование в привилегию детей элиты, предпочтительно забыть об этом завещании.
Ломоносова не признают своим коллегой большинство современных учёных-естественников – он недостаточно специализировался в какой-то одной сфере знаний, а чтобы в наше время прослыть учёным, надо быть узким специалистом. Ломоносова не считают своим гуманитарии – язык, на котором он писал, в наше время устарел. В русской литературе Ломоносов признан тупиковой ветвью, не заслуживающей изучения в школе. Ломоносова не числят историком и политическим мыслителем те, кто сейчас присваивает себе эти звания. Составители исторических энциклопедий игнорируют его.
Характерно в этой связи то, что Ломоносов даже не был включён в самую полную на сегодняшний день энциклопедию «Общественная мысль России. XVIII – начало ХХ вв.» (М.: РОССПЭН, 2005). Хотя одной лишь «Записки о размножении и сохранении российского народа» было бы достаточно, чтобы заслужить славу крупнейшего общественного философа России XVIII столетия!
Кстати, эта «Записка» ныне тоже отмечает свой юбилей – 250-летие. 1 ноября (ст. ст.) 1761 года Ломоносов направил её как частное письмо, своего рода меморандум, своему покровителю в высших государственных сферах графу Ивану Ивановичу Шувалову. 110 лет на публикацию «Записки» был наложен запрет, и только в 1871 году её полный текст впервые появился в печати. Впрочем, и сейчас, как тогда, наверное, найдутся такие «патриотические ревнители», которые усмотрели бы в этом документе, полном сердечной боли Ломоносова за родину и жгучего желания изжить её вредные непорядки, только злобный пасквиль на русские традиции.
Памяти о Ломоносове немало повредило то, что в конце 40-х гг. прошлого столетия его имя было использовано в качестве символа пресловутой кампании против «космополитизма в науке». Было объявлено, что Ломоносов едва ли не опередил западных учёных во всех крупнейших научных открытиях XVIII – XIX столетий. Поскольку это, мягко говоря, было не так, то по окончании этой кампании произошла обратная реакция – преуменьшение научных заслуг Ломоносова. Инерция этого наблюдается по сей день.
Посмертная слава Ломоносова прошла несколько этапов, в каждый из которых наибольший интерес вызывала какая-то одна сторона его деятельности. В конце XVIII и первой половине XIX вв. Ломоносова, как и при его жизни, знали больше как литератора, поэта, автора торжественных од.
Открытие Ломоносова как учёного произошло только во второй половине XIX столетия, когда стало ясно, что он в своё время поддерживал перспективные научные теории и высказывал верные научные догадки.
Молекулярную теорию строения вещества Ломоносов разделял вместе с другими передовыми учёными своего времени. Однако он не сумел составить её убедительного обоснования. Это сделал уже после смерти Ломоносова французский химик Лавуазье, а общепризнанной она стала только в середине XIX века. Тогда-то и обнаружили, что догадки такого рода Ломоносов высказал ещё столетием раньше. Ломоносов внёс свой известный вклад в изучение природного электричества. Он единственным в мире среди наблюдавших прохождение Венеры по диску Солнца 6 июня 1761 года обратил внимание на оптическое явление, объяснимое наличием атмосферы у Венеры, и высказал соответствующее предположение, впоследствии блестяще подтвердившееся. Передовым для тогдашней науки, но недоказуемым на том уровне знаний, было и убеждение Ломоносова в связи тектонических и вулканических явлений с образованием рудных полезных ископаемых. Перспективными оказались и умозрительные предположения Ломоносова о формировании природных кристаллов.
В целом же Ломоносов действительно был больше энциклопедистом, популяризатором науки и общественным деятелем, ратовавшим за развитие просвещения, чем специализированным учёным, совершившим революцию в какой-то конкретной отрасли знаний. Но это не причина недооценивать его научные заслуги. Философ, утверждающий передовые методы научных исследований, не менее важен для науки, чем исследователь-первооткрыватель. Ломоносов, с его убеждением в решающей роли опытного исследования для познания истины, задал парадигму развития русской науки. И в этом состоит его исключительно важное значение в нашей истории.
Ломоносов же как общественный философ и историк до сих пор по большому счёту не открыт и не оценен должным образом.
Между тем, его желание видеть Россию на одной ступени с передовыми нациями проявилось в этих сферах едва ли не больше, чем в остальных.
Ломоносов придавал истории огромное значение в деле гражданского воспитания. Этим объясняется его зачастую излишняя страстность в спорах с оппонентами. Что же, в те времена история не меньше, чем теперь, являлась политикой, обращённой в прошлое.
В XVIII столетии только-только приступали к научной разработке источников по русской истории. Это дело оказалось, главным образом, в руках иностранцев. Академик Г.З. Байер, совсем не знавший русского языка и прочитавший лишь один список «Повести временных лет», и то в испорченном немецком переводе, выдвинул, тем не менее, версию происхождения Русского государства. Русское государство, по его мнению, основали варяжские князья. От этого вывода стала отталкиваться так называемая норманнская школа. Г.Ф. Миллер, собравший большой корпус древнерусских источников, тем не менее, шёл по дороге, проторенной Байером, развив его указание в целую теорию. Согласно ему, варяги, русы и скандинавы представляли первоначально один народ. Следовательно, Русское государство было основано норманнами. Против этой теории и ополчился Ломоносов со всей своей горячностью.
По прошествии веков диспут Ломоносова и Миллера, проходивший в Петербургской Академии наук в 1749-1750 гг., где большинство академиков, в том числе и иностранных, встало на сторону Ломоносова и осудило Миллера, будучи очищен от политической подоплеки тех лет, предстаёт в несколько ином свете. Очевидно, что Миллер был прав с формальной научной точки зрения, так как его позиция была гораздо лучше подкреплена и обоснована известными в то время источниками. Ломоносов атаковал Миллера аргументами политического свойства, далёкими от науки. В частности, он указывал, что принятие концепции Миллера о позднем расселении славян на Днепре подрывает русскую церковную легенду о крещении Руси св. апостолом Андреем.
Главным же было то, что, по мнению Ломоносова, Миллер отказывал русским в исторической славе: «Ежели бы господин Миллер умел изобразить живым штилем, то бы он россиян сделал толь бедным народом, каким ещё ни один и самый подлый народ ни от одного писателя не представлен».
Нападая на Миллера и способствуя его изгнанию с поста ректора академического университета, Ломоносов ещё не был специалистом по русской истории. Однако ещё в том диспуте, носившем больше политический, нежели академический характер, Ломоносов высказал ряд умозрительных догадок, оказавшихся ближе к истине, нежели формально правильные (в тот момент) построения «норманистов». Указывая на широкое распространение славян в Европе в начале Средних веков, Ломоносов справедливо утверждал: «Чтобы славенский язык толь широко распространился, надобно было весьма долгое время и многие веки, а особливо, что славенский язык ни от греческого, ни от латинского, ни от другого какова известного не происходит».
Диспут с Миллером стал отправной точкой для изучения Ломоносовым русского прошлого. Ломоносов решил сам погрузиться в источники, чтобы написать историю в патриотическом духе. Предметом самого пристального исследования Ломоносова стали славянские и русские древности дорюрикова периода.
Заслуга Ломоносова как историка до сих пор велика, прежде всего, в постановке самого вопроса о до-государственной истории Руси. Ломоносов был знаком с обширными работами Василия Никитича Татищева, хранившимися в архиве Академии. Ломоносов вступил в переписку с ним. К сожалению, она продолжалась недолго, так как в 1750 году Василий Никитич скончался. Его труд – «История российская» – увидел свет только в 1768 году, уже после смерти Ломоносова.
Работа Татищева представляла собой, по сути, последний русский летописный свод. Его он закончил и передал в Академию наук в 1746 году. Тогда же он решил, что для публикации необходимо переделать этот свод в более популярное изложение. Так появился первый том «Истории российской», в котором Татищев рассуждал о месте славян и Руси среди древних исторических народов. Этот ценнейший труд до сих пор оценивается историками по-разному, в зависимости от их личного отношения к самой возможности глубокого исторического прошлого русского народа.
Сам Ломоносов в 1753 году получил от Шувалова высочайший заказ на написание истории России в патриотическом ключе. Приступая к этому труду, Ломоносов ощущал себя «русским Ливием», которому предстоит открыть миру древнейшую славу русского народа. Но другие научные заботы постоянно отвлекали Ломоносова. К тому же, изучая летописи, он, по собственному признанию, не делал из них никаких выписок, а пытался лишь вникнуть в их «дух». Можно сказать, что Ломоносов уже имел некую априорную концепцию, что отразилось на его историческом труде. В нём имеются натянутые, бездоказательные отождествления славян и русов со многими древними народами. Однако это не позволяет считать весь труд Ломоносова собранием таких натяжек. Среди множества накопленных им фактов наверняка содержатся зёрна истины, которые – вот уж действительно странно! – за два с половиной столетия так и не стали объектом серьёзного научного поиска для историографии.
Положение с интерпретацией научного наследия Ломоносова как историка затрудняется тем обстоятельством, что два из написанных им трёх томов «Российской истории» не были введены в научный оборот и считаются утерянными безвозвратно.
Из печати же вышел только первый том его «Истории», уже после его смерти, в 1766 г. При жизни же Ломоносова увидел свет только его «Краткий российский летописец», ставший надолго популярным учебным пособием по русской истории.
«Записка о размножении и сохранении российского народа» заслуживает быть отмеченной как первая не только в России, но и в Европе попытка ввести в государственный обиход то, что мы сейчас называем демографической политикой и политикой в области здравоохранения. При этом она, по замыслу Ломоносова, должна была стать только первой в ряду, как бы мы сказали сейчас, аналитических записок, посвящённых различным отраслям общественной и государственной жизни. Таких меморандумов, адресованных Шувалову как человеку, вхожему непосредственно в высшие сферы, Ломоносов планировал ещё семь. Их заглавия он оставил в предисловии к своей единственной завершённой «Записке». Это должны были быть письма: 1) «о истреблении праздности», 2) «о исправлении нравов и о большем народа просвещении», 3) «о исправлении земледелия», 4) «о исправлении и размножении ремесленных дел и художеств», 5) «о лучших пользах купечества», 6) «о лучшей государственной экономии», 7) «о сохранении военного искусства во время долговременного мира».
Таким образом, мы видим план программы государственной политики, в чём нельзя не усмотреть незаурядного политического мышления, значительно превышающего уровень государственных деятелей того (да и не только) времени. К сожалению, нам остаётся лишь гадать, какие конкретные рекомендации по этим отраслям хотел оставить Ломоносов. Он прекратил работу над проектом государственных преобразований из-за её явной невостребованности. Дело было не только в настороженном отношении к его первой «Записке» (граф Шувалов даже не решился доложить о ней императрице Елизавете Петровны, зная её настроения). В самое Рождество 1761 года Елизавета Петровна умерла, и положение самого Шувалова пошатнулось. При Петре III, затем при Екатерине II Ломоносову заново пришлось бороться за монаршие милости, чтобы не утратить прежнего статуса. Тут уже было не до программы реформ. А в 1765 году преждевременная смерть оборвала творческий путь самого Михаила Васильевича. 54 года – возраст, когда ум ещё ясен и энергичен…
В наше время заветы Ломоносова как ревнителя русского просвещения и основоположника научного планирования государственной политики актуальны как никогда ранее.
Это-то свойство великого помора делает память о нём невостребованной в определённых кругах. Кое-кто предпочёл бы, чтобы Россия навсегда забыла о своём великом сыне. Поэтому нынешний трёхвековой юбилей прошёл тихо и незаметно…
Источник:: www.stoletie.ru |
