О том ,что писали и упоминали о северных народах, из "восточной Римской империи"  или византии опять же в официальной принятой версии.
 Непрекращающиеся до сих пор споры ведутся по поводу первого упоминания «росов» в византийских текстах. В источниках IX в. самое раннее зафиксированное в греческом памятнике сообщение о нашествии на византийский город в Малой Азии Амастриду «варваров-росов, народа, как все знают, жестокого и дикого» содержится в «Житии Георгия Амастридского» (Васильевский. 1915. Т. 3. С. 643—644). Там говорится, что этот народ «двинулся от озера Пропонтиды», под которым в данном случае нередко понимают Азовское море, хотя Пропонтида — обычное название Мраморного моря:
      «Было нашествие варваров, росов — народа, как все знают, в высшей степени дикого и грубого, не носящего в себе никаких следов человеколюбия. Зверские нравами, бесчеловечные делами, обнаруживая свою кровожадность уже одним своим видом, ни в чем другом, что свойственно людям, не находя такого удовольствия, как в смертоубийстве, они — этот губительный и на деле, и по имени народ, — начав разорение от Пропонтиды и посетив прочее побережье, достигнул наконец и до отечества святого (Георгия, т.е. Амастриды), посекая нещадно всякий пол и всякий возраст, не жалея старцев, не оставляя без внимания младенцев, но противу всех одинаково вооружая смертоубийственную руку и спеша везде пронести гибель, сколько на это у них было силы. Храмы ниспровергаются, святыни оскверняются: на месте их [нечестивые] алтари, беззаконные возлияния и жертвы, то древнее таврическое избиение иностранцев, у них сохраняющее силу. Убийство девиц, мужей и жен; и не было никого помогающего, никого, готового противостоять...» (Васильевский. 1915. Т. 3. С. 64).
      Автор жития сразу возбуждает литературные ассоциации, причем как библейские, так и классические античные. Имя рос ассоциируется им с князем Рош из «Книги пророка Иезекииля», а тавроскифское «гостеприимство» стало нарицательным благодаря известному мифу, отраженному в трагедии Еврипида «Ифигения в Тавриде», о жителях Таврики (Крыма), убивающих иноземцев.
      Далее агиограф повествует, как пораженный чудесными знамениями у гробницы Георгия предводитель росов прекращает насилие, чинимое его воинами, и склоняется к правой вере:
      «Варвар, пораженный этим, обещал все сделать как можно скорее. Дав вольность и свободу христианам, он поручил им и ходатайство перед Богом и пред святым. И вот устраивается щедрое возжжение светильников, и всенощное стояние, и песнопение; варвары освобождаются от божественного гнева, устраивается некоторое примирение и сделка их с христианами, и они уже более не оскорбляли святыни, не попирали божественных жертвенников, уже не отнимали более нечестивыми руками божественных сокровищ, уже не оскверняли храмы кровью. Один гроб был достаточно силен для того, чтобы обличить безумие варваров, прекратить смертоубийство, остановить зверство, привести [людей], более свирепых, чем волки, к кротости овец и заставить тех, которые поклонялись рощам и лугам, уважать Божественные храмы. Видишь ли силу гроба, поборовшего силу целого народа?» (Васильевский. 1915. Т. 3. С. 64).
      Издатель текста «Жития Георгия Амастридского» В.Г. Васильевский пришел к выводу, что автором памятника был известный агиограф диакон Игнатий (770/780 — после 845 гг.). Это позволило датировать памятник и тем самым упоминание в нем о нашествии росов периодом иконоборческой деятельности Игнатия, т.е. временем до 842 г. (Васильевский. 1915. Т. 3. С. 14-67).
      Византинисты школы А. Грегуара пересмотрели выводы Васильевского, отнеся пассаж жития о нашествии росов к походу Игоря на Византию 941 г. (Gregoire. 1952. Р. 280-287; Da Costa-Louillet. 1954. P. 479-492). Эта точка зрения была поддержана А. Васильевым (Vasiliev. 1946. Р. 70-89), но и встретила критику (Левченко. 1956. С. 46—55). Однако в византиноведческой литературе на время укрепилось мнение о неправомерности атрибуции жития Игнатию (Beck. 1977. S. 512).
      В настоящее время дискуссия о датировке первого упоминания Руси в византийских текстах продолжается.
      Исследовательская традиция, идущая от Васильевского, позволяет считать «Житие Георгия Амастридского» сочинением Игнатия, написанным до 842 г.; тем самым сведения о росах в нем являются их первым упоминанием в византийских источниках. Современные ученые, придерживающиеся этой точки зрения, прежде всего И. Шевченко (Sevfenko. 1977. Р.121-127), пишут о стилистической близости жития к другим произведениям Игнатия и органичности пассажа о росах в тексте, пусть стоящего композиционно как бы постфактум по отношению ко всему тексту памятника. Отметим важность методической установки Шевченко исследовать текст не в виде отдельных фраз, находящих аналогии в других памятниках, а изучать его в традиции византийской агиографии этого времени.
      Вторая группа исследователей считает фрагмент о pocах позднейшей интерполяцией, относя его данные к событиям 860 г. или даже 941 г. (последователи А. Грегуара). М. Нистазопуло (Nystazopoulou. 1960. Р. 106), Э.Арвейлер (Ahrweiler. 1971. Р.55), А. Маркопулос (Markopoulos. 1979. Р.75-82) видят фразеологическое и идейное сходство этого текста с сочинением Фотия. Невозможность датировать описанное в житии нашествие временем до 842 г., по их мнению, объясняется дружественным характером русско-византийских отношений ок. 840 г., определяемым свидетельством «Вертинских анналов» под 839 г. Отметим, однако, локальность события, описанного в памятнике: нападения русских на византийский город (в данном случае — Амастриду) в другом регионе — в Причерноморье. Молчание византийских источников о русско-византийском конфликте до 842 г. также не может служить аргументом.
      Следует указать, что других, кроме «Жития Георгия Амастридского», упоминаний народа рос в грекоязычной литературе до середины IX в. не существует. В настоящее время категорически отвергнуты попытки связать название рос в византийских памятниках с сирийским наименованием народа Hros в «Церковной истории» Псевдо-Захарии VI в. (Marquart. 1903. S. 355; Пигулевская. 1952. С.42—48). Сирийский источник имеет в виду библейское имя рош из «Книги пророков» (Иез. 38.2-3; 39. 1. См.: Dvornik. 1949. Р. 307-309; Петрухин. 1990. С. 99-103) и называет им мифический «чудовищный» народ мужчин, противостоящий амазонкам. Ошибочно и понимание фразы Феофана как упоминание «русских кораблей», которые по «Хронографии» Феофана (810-814 гг.) составляли часть флота Константина V в 774 г. (Theophan. Vol.1. P.446; см.: Мишулин. 1941. С. 280: здесь к тому же ошибочно указан 765 г.). Прилагательное имеет значение «пурпурный», «багряный», а не «русский» и обозначает, таким образом, цвет кораблей (Феофан. С. 143-144).
      По-настоящему известными в Византии народ рос и его название становятся после 860 г., когда войско росов осадило Константинополь. Описание осады сохранилось в нескольких произведениях, среди которых наиболее ценные принадлежат патриарху Фотию (ок. 810 — после 886 гг.), свидетелю и участнику этого события. Выдающийся деятель византийской образованности, литератор, знаток античности, полемист и канонист, Фотий оставил две гомилии (речи-беседы), в заглавиях которых говорится о нашествии росов (правда, заглавия не обязательно принадлежат автору). Семью годами позже, в 867 г., Фотий направляет «Окружное послание» «восточным патриархам», где снова говорится о нападении в 860 г. на Константинополь «народа, ставшего у многих предметом частых толков, превосходящего всех жестокостью и склонностью к убийствам, — так называемого [народа] рос...» (Photius. Ер. Р.50, № 2. С. 293-296). Это первое актовое упоминание Руси. Однако теперь, в 867 г., народ рос, по Фотию, стал «подданным и дружественным» Византии (о значении этих терминов см.: Литаврин. 1960. С. 256—263). В дальнейшем Фотий неоднократно упоминает имя рос: в сочинении, называемом «Амфилохии» (PG. Т. CL. Col.285), и в письме № 103 то же имя упоминается в качестве антропонима (Photius. Ер. 143, № 103, С. 125, 129).
      Близким по содержанию и по форме к свидетельствам патриарха Фотия является небольшой текст о нашествии росов в близком по времени агиографическом памятнике. Никита Пафлагон, родившийся ок. 885 г., в «Житии патриарха Игнатия» так описывает известный поход Руси на византийскую столицу:
      «В это время запятнанный убийством более, чем кто-либо из скифов, народ, называемый Рос, по Эвксинскому понту прийдя к Стенону и разорив все селения, все монастыри, теперь уж совершал набеги на находящиеся вблизи Византия (т.е. Константинополя) острова, грабя все [драгоценные] сосуды и сокровища, а захватив людей, всех их убивал. Кроме того, в варварском порыве учинив набеги на патриаршие монастыри, они в гневе захватывали все, что ни находили, и схватив там двадцать два благороднейших жителя, на одной корме корабля всех перерубили секирами» (N.Paphl. 21. 14-19).
      С росами, обитавшими в южной Таврике, связывается обычно упоминание «скифов», ведущих торговлю в византийской Амастриде. Так, тот же Никита Пафлагон восклицает:
      «О, Амастрида, око Пафлагонии, а лучше сказать — почти всей вселенной! В нее стекаются, как на общий рынок, скифы, как населяющие северные берега Эвксина, так и живущие южнее. Они привозят сюда свои и забирают амастридские товары» (PG. Т. 105. Со1.421; История Византии. 1967. Т. 2. С. 226; Ahrweiler. 1971. Р. 64).
      Если идентификация скифов с росами верна, то в данном случае зафиксированы древнейшие торговые контакты между Византией и Русью.
      Большинство памятников исторической мысли X в. так или иначе связано с именем императора Константина VII Багрянородного (905—959 гг.), номинально ставшего василевсом в 913 г. после смерти своего отца Льва VI, но начавшего править самостоятельно лишь в 945 г. В одних случаях император был вдохновителем и инициатором исторического сочинения, в других, вероятно, редактором, наконец, в третьих Константин выступает как самостоятельный автор.
      Основной тенденцией культурного развития этой поры стала систематизация: права («Василики»), лексики языка («Суда»), сельскохозяйственного опыта («Геопоники»), военных знаний (различные «Тактики»), житийной литературы («Менологий» Симеона Метафраста). Наиболее объемным трудом историографического характера, связанным с именем Константина, стали сборники эксцерптов (выдержек) из античных и невизантийских памятников, объединенные тематически в 53 раздела и представляющие не только литературно-антикварный интерес, но и практическую значимость. До нас дошли лишь немногие эксцерпты — «О посольствах», «О полководческом искусстве». В них использован богатый историографический материал, причем ряд исторических текстов (Евнапия, Приска, Малха, Петра Патрикия, Менандра) нам известны лишь благодаря компендиуму Константина Багрянородного. Не только историко-военные или историко-дипломатические проблемы, но и вопросы идеологии и морали решаются с помощью историографических сочинений (например, «История» Диона Кассия занимает значительную часть сборника «О добродетели и пороке»).
      Такой же характер — отчасти справочно-энциклопедический, отчасти познавательно-дидактический — носят и три основных сочинения Константина Багрянородного, известные под условными названиями «Об управлении империей» («De administrando imperio», ок. 950 г.), «О церемониях византийского двора», или «Книга церемоний» («De ceremoniis...») и «О фемах» («De thematibus»). Каждый из этих трактатов, не являясь непосредственно ни хроникой, ни исторической монографией, основан на историческом материале, отчасти почерпнутом из античных источников, отчасти отражавшем результаты политической практики времени Константина и его предшественников.
      Первое произведение, написанное в 948—952 гг. и адресованное сыну императора Роману, дает практические наставления по внешнеполитическим вопросам, приводит сведения о «варварских» народах, с которыми Византия имела те или иные контакты,— о печенегах, хазарах, русских, болгарах, «тюрках»-венграх и др.; трактат содержит ряд историко-географических и этнографических экскурсов — об арабах, Испании, Италии, Далмации, о хорватах и сербах, Северном Причерноморье и Кавказе. «Об управлении империей» не было произведением для широкой публики: политические рекомендации будущему императору не предназначались для общественного оглашения. Трактат и дошел в единственном списке, изготовленном, вероятно, с оригинала в 1059—1081 гг. по заказу кесаря Иоанна Дуки, т.е. произведение не покидало придворных кругов. На него нет ссылок ни у его современников, ни у историков более позднего времени.
      Примером византийской внешнеполитической доктрины является глава о русско-печенежско-византийских отношениях:
      «О печенегах и росах. [Знай], что печенеги стали соседними и сопредельными также росам, и частенько, когда у них нет мира друг с другом, они грабят Росию, наносят ей значительный вред и причиняют ущерб, [посему] и росы озабочены тем, чтобы иметь мир с печенегами. Ведь они покупают у них коров, коней, овец и от этого живут легче и сытнее, поскольку ни одного из упомянутых выше животных в Росии не водилось. Но и против удаленных от их пределов врагов росы вообще отправляться не могут, если не находятся в мире с печенегами, так как печенеги имеют возможность — в то время, когда росы удалятся от своих [семей], — напав, все у них уничтожить и разорить. Поэтому росы всегда питают особую заботу, чтобы не понести от них вреда, ибо силен этот народ, привлекать их к союзу и получать от них помощь, так чтобы от их вражды избавляться и помощью пользоваться.
      [Поскольку] и у царственного сего града ромеев, если росы не находятся в мире с печенегами, они появиться не могут, ни ради войны, ни ради торговли, ибо, когда росы с ладьями приходят к речным порогам и не могут миновать их иначе, чем вытащив свои ладьи из реки и переправив, неся на плечах, нападают тогда на них люди этого народа печенегов и легко — не могут же росы двум трудам противостоять — побеждают и устраивают резню» (Константин. С. 37—39).
      Константин Багрянородный термином «по-росски», обозначает в трактате «Об управлении империей» народ рос, его территорию и его язык. Можно полагать, что во времена Константина этноним рос стал привычным в византийской традиции и постепенно «втягивался» в греческие грамматические и орфографические нормы. Дополнительным подтверждением этому является употребление Константином парадигматически корректного термина Росия (Константин. П. 4), который употреблен им и в «Книге церемоний» (Const. Сег. 594. 18; 691. 1). Этот термин для обозначения Руси впервые встречается именно у Константина Багрянородного.
      Сопоставимыми с терминами «Русская земля» и «страна русская» древнерусских летописей стали в византийских источниках выражения «страна Росии» у Константина (Константин. XXXVII, 43) и «Росийская земля» у Феодора Продрома (Theod. Prodr. № 59. 191). Термин закрепился и в документах константинопольского патриархата. В южнославянских памятниках именование государства Рос(с)ия появляется с 1387 г., в самой России — со второй половины XV в. (Соловьев. 1957. С.134—155). Ставшая регулярной в новое время форма с двумя -сс- (Россия), в греческих текстах встретится лишь в XIV в. — в «Исторических записках» византийского гуманиста Никифора Григоры (Gregoras. 199. 12; 511. 18); в русских же источниках, согласно М.Н. Тихомирову (1953. С. 93-96), — с XV в.
      Трактат «Об управлении империей» содержит важнейшие свидетельства, касающиеся древнерусской истории. В главе IX описывается плаванье караванов судов росов по пути «из варяг в греки». При этом перечисляются древнерусские города по пути следования: Новгород, Смоленск, Любеч, Чернигов, Вышгород, («Ольгин град» в «Повести временных лет»), Киев, Витичев, являвшиеся важными центрами Древнерусского государства. Константин упоминает также русских князей, называя их на византийский манер «архонтами Росии» — Игоря и Святослава.
      Очень важны свидетельства Константина Багрянородного о взаимоотношениях росов и славян. Судя по приводимому ниже тексту, византийцы еще в X в. отчетливо разделяли росов и славян как в этнолингвистическом, так и в политическом отношении. Славянские племена, перечисленные в трактате, являются данниками («пактиотами») росов. Свидетельства языка, отраженные в передаваемых в памятниках названиях днепровских порогов — «по-росски» и «по-славянски», подтверждают, что словом рос Константин обозначает скандинавов: славянские наименования, передаваемые Константином, «переводят» соответствующие скандинавские топонимы (Const. DAI. P. 180; Toynbee. 1973. P.348; подробнее см.: Константин. С. 319-321).
      Немаловажны материалы и о судах росов, их оснастке и названиях: в этих сообщениях переплетаются актуальные наблюдения очевидцев-информаторов Константина со ставшими уже традиционными стереотипами «этнического портрета» славян.
      Наконец, в ряду упоминавшихся уже ранее славянских языковых заимствований в греческом находит свое место термин полюдье, транслитерируемый византийским автором, который сообщает ценные сведения об этом важнейшем институте социально-экономической и политической жизни Древней Руси:
      «О росах, отправляющихся с однодеревками из Росии в Константинополь ... приходящие из внешней Росии в Константинополь моноксилы являются одни из Немогарда, в котором сидел Сфендослав, сын Ингора, архонта Росии, а другие из крепости Милиниски, из Телиуцы, Чернигоги и из Вусеграда. Итак, все они спускаются рекою Днепр и сходятся в крепости Киоава, называемой Самватас. Славяне же, их пактиоты, а именно: кривитеины, лендзанины и прочие Славинии — рубят в своих горах моноксилы во время зимы и, снарядив их, с наступлением весны, когда растает лед, вводят в находящиеся по соседству водоемы. Так как эти [водоемы] впадают в реку Днепр, то и они из тамошних [мест] вхожи в эту самую реку и отправляются в Киаву. Их вытаскивают для [оснастки] и продают росам. Росы же, купив одни эти долбленки и разобрав свои старые моноксилы, переносят с тех на эти весла, уключины и прочее убранство... снаряжают их. И в июне месяце, двигаясь по реке Днепр, они спускаются в Витечеву, которая является крепостью-пактиотом росов, и, собравшись там в течение двух-трех дней, пока соединятся все моноксилы, тогда отправляются в путь и спускаются по названной реке Днепр. Прежде всего они приходят к первому порогу, нарекаемому Эссупи, что означает по-росски и по-славянски «Не спи». Порог [этот] столь же узок, как пространство циканистирия, а посередине его имеются обрывистые высокие скалы, торчащие наподобие островков. Поэтому набегающая и приливающая к ним вода, извергаясь оттуда вниз, издает громкий страшный гул. Ввиду этого росы не осмеливаются проходить между скалами, но, причалив поблизости и высадив людей на сушу, а прочие вещи оставив в моноксилах, затем нагие, ощупывая своими ногами дно, волокут их, чтобы не натолкнуться на какой-либо камень. Так они делают, одни у носа, другие посередине, а третьи у кормы, толкая [ее] шестами, и с крайней осторожностью они минуют этот первый порог по изгибу у берега реки. Когда они пройдут этот первый порог, то снова, забрав с суши прочих, отплывают и приходят к другому порогу, называемому по-росски Улворси, а по-славянски Островунипрах, что означает «Островок порога». Он подобен первому, тяжек и труднопроходим. И вновь, высадив людей, они проводят моноксилы, как и прежде. Подобным же образом минуют они и третий порог, называемый Геландри, что по-славянски означает «Шум порога», а затем так же — четвертый порог, огромный, нарекаемый по-росски Аифор, по-славянски же Неасит, так как в камнях порога гнездятся пеликаны. Итак, у этого порога все причаливают к земле носами вперед, с ними выходят назначенные для несения стражи мужи и удаляются. Они неусыпно несут стражу из-за пачинакитов (печенегов). А прочие, взяв вещи, которые были у них в моноксилах, проводят рабов в цепях по суше на протяжении шести миль, пока не минуют порог. Затем также, одни волоком, другие на плечах, переправив свои моноксилы по сю сторону порога, столкнув их в реку и внеся груз, входят сами и снова отплывают. Подступив же к пятому порогу, называемому по-росски Варуфорос, а по-славянски Вулнипрах, ибо он образует большую заводь, и переправив опять по излучинам реки свои моноксилы, как на первом и на втором пороге, они достигают шестого порога, называемого по-росски Леанди, а по-славянски Веручи, что означает «Кипение воды», и преодолевают его подобным же образом. От него они отплывают к седьмому порогу, называемому по-росски Струкун, а по-славянски Напрези, что переводится как «Малый порог». Затем достигают так называемой переправы Крария, через которую переправляются херсониты, [идя] из Росии, и пачинакиты на пути к Херсону. Эта переправа имеет ширину ипподрома, а длину, с низа до того [места], где высовываются подводные скалы — насколько пролетит стрела пустившего ее отсюда дотуда. Ввиду чего к этому месту спускаются пачинакиты и воюют против росов. После того как пройдено это место, они достигают острова, называемого Св. Григорий. На этом острове они совершают свои жертвоприношения, так как там стоит громадный дуб: приносят в жертву живых петухов, укрепляют они и стрелы вокруг [дуба], а другие кусочки хлеба, мясо и что имеет каждый, как велит их обычай. Бросают они и жребий о петухах: или зарезать их, или съесть, или отпустить их живыми.
      От этого острова росы не боятся пачинакита...
      Зимний же и суровый образ жизни тех самых росов таков. Когда наступит ноябрь месяц, тотчас архонты выходят со всеми росами из Киава и оправляются в полюдия, что именуются «кружением», а именно — в Славинии вервианов, другувитов, кривичей, севернее и прочих славян, которые являются пактиотами росов. Кормясь там в течение всей зимы, они снова, начиная с апреля, когда растает лед на реке Днепр, возвращаются в Киав. Потом так же, как было рассказано, взяв свои моноксилы, они оснащают [их] и отправляются в Романию» (Константин. С. 45—51).
      Показательна точность передачи некоторых древнерусских технических терминов и обозначения институтов в сочинении Константина Багрянородного. Это, помимо полюдья (IX. 107), очевидная калька с древнерусского «вся Русь» и указание на институт кормления.
      Константин выделяет «Внешнюю Росию», под которой скорее всего подразумевалась Северная Русь с границей где-то между Новгородом и Смоленском. Собственно же Русь ограничивалась, вероятно, территорией, освоенной полюдьем киевского князя. Таким образом, если обратиться к названным в византийском трактате русским городам, то Русью в узком смысле слова следует считать, согласно Константину, Киевскую, Черниговскую и Переяславскую земли, т.е. территории Приднепровья.
      Древнерусское общество делится Константином на дружину [«все росы» — выражение известно также из «Повести временных лет» (ПВЛ. С. 13, 18)] и славянские племена — кривичей, лендзян, а также «вервиан»-древлян, «другувитов»-дреговичей, северян и др., находившихся в отношении союзного данничества («пактиоты») по отношению к князю и «росам». Русского князя византийский источник называет «архонтом» — официальным греческим термином, обычным в Византии для именования иноземных правителей.
      Только Константин Багрянородный сохранил свидетельство о том, что Святослав «сидел» в Новгороде во время княжения в Киеве Игоря. Это известие — самое раннее подтверждение обычая направления великим киевским князем своего сына на новгородский престол.
      Наконец, в трактате описан языческий ритуал жертвоприношений, совершаемый росами по пути в Византию на острове Св. Григория (Хортице). Культовые реалии, описанные Константином, позволяют искать их корни как в скандинавской, так и славянской традициях (Константин. С. 327—328).
      Изучение происхождения и значения названия Русь в византийских источниках X в. имеет длительную историю (подробный анализ проблемы см.: Константин. С. 293—307). К настоящему времени существует три основные теории относительно этимологии названия. Первая из них возводит его к древнерусскому слову русъ. Несоответствие корневых гласных, -о- в греческом и -у- в древнерусском, объясняется или их фонетической близостью и взаимозаменяемостью в северногреческих диалектах или возможным тюркским, например хазарским, посредничеством при проникновении в греческий язык названия Руси. Второе объяснение остается лишь гипотезой; что же касается чередования -о-/-у-, то оно действительно свойственно греческому языку византийского периода, причем не только его северным диалектам.
      Следы бытования в византийской среде этнонима рус с огласовкой -у- говорят о возможной связи греческого имени Руси с исконным русским термином. Однако показательно, что этноним с корневым гласным -у- встречается в случаях передачи самоназвания: Лиутпранд, называя «русов», воспроизводит самоназвание народа из наемного корпуса в Византии; более поздние акты Русского монастыря на Афоне, неоднократно упоминающие «русские книги», «русскую» церковную утварь, сам монастырь «русов», скорее всего отражают речь ктиторов (жертвователей) — носителей русского языка. Но преобладающей формой в X в. была форма Рош, и ее объяснение чередованием -о- / -у- оказалось не полностью убедительным.
      Другая точка зрения на происхождение греческого названия Рош предполагает его чисто книжную основу. Речь идет о применении для обозначения русских библейского названия Рош, известного по «Септуагинте» (греческому переводу Библии) в форме Рош. Рош трижды фигурирует в «Книге пророка Иезекииля» в выражении «...к Гогу в земле Магог, князю Роша, Мешеха и Фувала» (Иез. 38.2; 38.3; 39.1). Народы Мешех и Фувал, идентифицируемые с землями Табал и Муски ассирийских надписей и Тибаренами и Мосхами Геродота (Herod. III. 94; VII. 78), локализуются в соответствии с библейской этногенетической легендой на севере Малой Азии. Сближение византийского названия Руси "Рош" с библейским Рош основано на понимании последнего как этнонима, обозначающего северных варваров, главой которых был Гог. Однако более вероятно, что слово Рош в «Септуагинте» употреблено в его исконном древнееврейском значении «глава», т.е. фразу Иезекииля следует понимать как «...архонтарош Фувала и Мешеха», что находит соответствие в Вульгате (латинском переводе Библии) и других текстах.
      Эсхатологическая легенда о Гоге и Магоге, которые во главе бесчисленных войск сатаны подойдут к «священному граду» (Откровение Иоанна. XX. 7—8), была широко распространена в Византии. Контаминацию значения рос как скандинавского самоназвания с библейским именем Рош можно отметить уже в IX в. в «Житии Георгия Амастридского». Показательно, что и византийский историк X в. Лев Диакон воспринял нападение русских на Константинополь в 860 г. как исполнение пророчества Иезекииля (Leo Diac. 150. 15—19). Однако упоминание Гога и Магога в связи с нашествием «северных варваров» на Византию могло иметь место и без какой-либо связи с народом (?) Рош, как, например, в повествовании о нашествии «скифов и гуннов» у Андрея Кесарийского (PG. Т. 106. Со1.416), а также в анонимной «Истории Авар» (редакция А).
      Итак, в вопросе о влиянии библейского термина на бытование византийского этнонима "Рош" следует различать два аспекта: языковой, генетический (возникновение этнонима как книжного заимствования) и литературно-образный (контаминация представлений об эсхатологическом нашествии библейских племен с образной характеристикой «варваров» — современников).
      Влияние библейской образной системы на непосредственные впечатления византийцев несомненно. Обыгрывание термина-этнонима, подобно тому, как это имеет место у Льва Диакона, — явление, характерное для византийских этиологических построений. Так, этноним понтийцы (жители) и созвучное слово «мыши» обыгрываются Феодором Продромом (Hunger. 1968, 86.12), а термин «скифы» производится Евстафием Солунским от «гневаться» (Eust. Thess. Comm. 723.42 и след.); этноним «тавры» (жители Таврики — Крыма) воспринимается как омонимичный названию животного «бык» (Там же. 259.7 и след.). При этом характерна уничижительная окраска подобных византийских этимологии (Бибиков. 1978. С.99—100). В лингвистическом же плане влияние библейского термина не обуславливает только книжный характер появления этнонима в византийских текстах.
      Наконец, третья гипотеза о происхождении греческого "Рош" связывает его с широко распространенным в топо- и этнонимике среднеазиатского, северокавказского и севернопричерноморского ареала иранским по происхождению корнем рос- с вариантами аорс-, роке- и др. Однако она не является достаточно обоснованной. Корни рос- и рус- не являются родственными, как полагали многие советские историки и археологи (Тихомиров. 1947; Рыбаков. 1982 и многие другие), поскольку древнерусские гласные у и о < ъ восходят к различным индоевропейским гласным.
      Комплексное рассмотрение содержания этнонимов рос и славяне Константина с привлечением лингвистических и археологических данных позволят сделать определенные выводы о происхождении имени Руси в Византии. Допустимо предположить, что византийское наименование отрядов «северных варваров», нападавших на владения Византии, а с 860 г. и на Константинополь, как и позднейшее наименование древнерусских дружин и Древнерусского государства, непосредственно восходит не к древнерусскому русь, а к исходному для него древнескандинавскому самоназванию участников похода на восток от Балтийского моря roper, rops-men, «гребцы».
      На исконное значение слова рос как самоназвания скандинавов, связанного с обозначением плаваний на гребных судах, возможно, указывает их обозначение как «дромитов» (от названия дромонов — больших византийских кораблей) в хрониках Псевдо-Симеона и Продолжателя Феофана. О скандинавском происхождении росов прямо говорят и «Вертинские анналы», и византийские источники X в.: Константин Багрянородный, хроника Псевдо-Симеона, Георгий Амартол (по Ватиканскому списку), Продолжатель Феофана. Славянские переводы соответствующих хронографических пассажей меняют этноним франки в греческом оригинале на варяги. Наряду с Константином различает росов и славян и Продолжатель Феофана.
      Значение термина рос, близкое к профессионализму, зафиксировано в византийских военных и морских трактатах X в., где «росы» представляют собой воинский контингент, сопоставимый с называемыми в текстах в одном ряду лучниками, «малартиями», пехотинцами и всадниками (Three Treat. P. 280, 294, 312).
      Эти же памятники свидетельствуют и об особенностях судов — быстрых и легких,— используемых росами. В данном контексте можно по-новому оценить и понимание термина дромиты, относимого к росам, у Псевдо-Симеона и Продолжателя Феофана. Если греческая народная этимология термина объясняет его происхождение тем, что росы «быстро бегают», то славянский переводчик памятника каким-то образом (по аналогии с дромонами) связывал дромитов с судами: «иже скеди глаголем».
      К славянскому имени Руси следует возводить другой этноним, известный в византийских текстах — frovaSiv (с корневой огласовкой -у-), зафиксированный у Продолжателя Феофана, в актах афонских монастырей, Русского, Дохарского и Эсфигмена, а также актах монастыря Марии Мессины. Учитывая контекст употребления этого этнонима, можно оценить его появление как отражение самоназвания.