Был начат сбор средств на постройку эскадрильи «Наш ответ Чемберлену», повсюду шли беспрерывные митинги с резолюциями, учения с противогазами
«Известия», М., 1927, №161

Треть россиян считают, что будущий президент, кто бы им ни стал, должен проводить более жесткую линию во внутренней политике, следует из недавнего опроса «Левада-центра». Ровно 90 лет назад об этом же советские граждане просили Сталина.

Особенность «военной тревоги» 1927 г., ставшей рубежом во внутренней политике СССР, в том, что она возникла, казалось бы, на пустом месте. В январе 1927 г. Ворошилов и Бухарин на очередной партконференции предупредили страну: «Мы вступаем сейчас в такую полосу истории, когда наши классовые враги неизбежно навяжут нам войну». Речи напечатали в газетах, и в приграничных районах поднялась паника, началась скупка соли, спичек, крупы.

Пресса подхватила тему репортажами о маневрах и советами, как вести себя горожанам в случае газовых атак. Разговоры о грядущей войне зазвучали «из каждого утюга». В написанных в 1927 г. «Двенадцати стульях» Коробейников не случайно произносит фразу: «Живем-то как на вулкане».

Но, несмотря на уверения Остапом Бендером членов «Союза меча и орала» в помощи заграницы, сама заграница и не подозревала о своих агрессивных замыслах. Никто не выдвигал к советским рубежам танки, не формировал новые дивизии, не планировал расширяться на восток. И Ворошилов об этом прекрасно знал, благо в том же январе 1927 г. IV управление штаба РККА (военная разведка) доложило ему: «Из проведенных в 1926 г. [вероятным противником] мероприятий и намечаемых на 1927 г. нельзя усмотреть непосредственной подготовки к войне на ближайший 1927 год».

Разница между благодушием в Европе и истерикой в СССР требовала объяснений. И нарком иностранных дел Чичерин, долго лечившийся в Германии и потому несколько отставший от жизни, их получил: «Я вернулся домой из Западной Европы в июне 1927 г. В Москве все говорили о войне, я пытался их разубеждать. Никто не собирался нападать на нас, говорил я. Потом один сотрудник просветил меня. Он сказал: «Тсс! Нам это известно. Но мы должны использовать эти слухи против Троцкого!»

Теория и практика социализма

В последний год жизни Ленин считал главной опасностью для стабильности партии и страны соперничество между Сталиным и Троцким. К началу 1927-го борьба за власть между ними вошла в решающую стадию.

Она была оформлена как конфликт двух теорий – построения социализма в отдельно взятой стране Сталина и перманентной революции Троцкого. Троцкий полагал, что из-за своей отсталости Россия не сможет в одиночку отстроить социализм: партийная бюрократия оседлает пролетариат и погубит революцию. Единственным шансом он считал победу революционного движения в «культурной» Западной Европе, для чего нужно было делать ставку на обострение тамошними коммунистами классовой борьбы.

В 1925 г. Троцкий написал книгу «Куда идет Англия?», доказывая, что та стоит на пороге революции. В том же году с подачи Сталина был создан «англо-русский профсоюзный комитет», что означало сотрудничество СССР с умеренными британскими тред-юнионами. Троцкий, создавший в это время вместе с Зиновьевым и Каменевым «новую оппозицию» в РКП(б), счел это колоссальной ошибкой.

В 1926 г. в Англии в ответ на снижение зарплаты на 13% и увеличение рабочего дня до 8 часов забастовали шахтеры. А 4 мая впервые в истории страны тред-юнионы объявили всеобщую забастовку солидарности. В этом, по выражению Кеннета Моргана, «самом остром в истории Британии классовом конфликте» приняло участие порядка 5 млн рабочих.

Неделю Троцкий ходил именинником. Однако тред-юнионы не собирались создавать рабочую гвардию и штурмовать Букингемский дворец, через неделю свернув стачку (шахтеры при финансовой поддержке Коминтерна продолжали бастовать еще семь месяцев).

Еще одним доказательством ошибочной линии Сталина стали для оппозиции перипетии китайской революции, которую считали величайшим шансом взорвать всю Азию. Но компартия Китая по указке Москвы сначала пошла на союз с «прогрессивно буржуазным» Гоминьданом, а затем Чан Кайши устроил резню коммунистов. СССР на десятилетие потерял влияние в Китае.

Эти споры остались бы вещью в себе, если бы не одно обстоятельство: экономику СССР лихорадило почище английской. Снижение заработной платы у рабочих доходило до 25–50%, росли безработица, число забастовок и подпольных кружков типа «Рабочая правда», «Рабочая группа». От стачки масштаба английской спасало только отсутствие в СССР независимых профсоюзов. «Профсоюзы играют роль соглашателей, продавая нас, как Макдональд продает английский рабочий класс», – фиксировало «разговорчики» ОГПУ.

И «новая оппозиция» с ее критикой Сталина, лозунгами борьбы «против кулака, нэпмана и бюрократа» теоретически могла сыграть роль агитатора, пропагандиста и организатора «второй революции», о необходимости которой уже говорили в рабочей среде. ОГПУ докладывало о связи забастовщиков с «отдельными оппозиционерами». А вожди оппозиции, потеряв почти все посты в аппарате, оставались членами ЦК с широким доступом к СМИ. 9 мая 1927 г. речь Зиновьева в Колонном зале Дома союзов по случаю 15-летия «Правды», в которой он громил Сталина за провалы в Англии и Китае, транслировали по радио на всю страну.

«Обуздать оппозицию немедля»

И тут как по заказу 12 мая в Лондоне полиция врывается в советское торгпредство и учиняет обыск, ища доказательства связи СССР с коммунистической пропагандой в Англии. Генсек не преминул таким подарком воспользоваться. 24 мая на пленуме исполкома Коминтерна Сталин заявил: «Я должен сказать, товарищи, что Троцкий выбрал для своих нападений на партию и Коминтерн слишком неподходящий момент. Я только что получил известие, что английское консервативное правительство решило порвать отношения с СССР. Нечего и доказывать, что теперь пойдет повсеместный поход против коммунистов. Этот поход уже начался. Одни угрожают ВКП(б) войной и интервенцией. Другие – расколом. Создается нечто вроде единого фронта от Чемберлена до Троцкого».

Действительно, через три дня Англия разорвала дипломатические отношения с Москвой. А 1 июня ЦК ВКП(б) призвал «всех трудящихся» готовиться «к худшему случаю» – войне. Был начат сбор средств на постройку эскадрильи «Наш ответ Чемберлену», повсюду шли беспрерывные митинги с резолюциями, учения с противогазами, в августе пленум ЦК заявил, что «опасность контрреволюционной войны против СССР есть самая острая проблема текущего периода».

Из-за границы на все это смотрели не без изумления, поскольку никто с СССР воевать не собирался. Сам глава Foreign Office Остин Чемберлен, встретившись в Женеве с коллегами из Германии, Японии, Франции и Бельгии, заявил, что не намерен «впутывать в это дело никакую другую страну», дав понять, что речь идет о внутриполитических коллизиях Британии, а не о войне. В Европе 1920-х заявление о необходимости войны вообще было равносильно политическому самоубийству. Даже убийство 7 июня русским эмигрантом советского посла в Варшаве Войкова, которое Сталин не без патетики сравнил с выстрелами в Сараеве в июне 1914-го, привело лишь к короткому охлаждению в отношениях с Варшавой (до сентября). Пилсудский желал воевать не больше остальных.

Но военная тревога не на заграницу была рассчитана. «Курс на террор, взятый агентами Лондона, есть открытая подготовка войны. В связи с этим центральная задача состоит в очищении и укреплении тыла, ибо без крепкого тыла невозможно организовать оборону <...> чтобы укрепить тыл, надо обуздать оппозицию теперь же, немедля», – гремел Сталин в июне. «Что мы можем сказать после всего этого о нашей гнусной оппозиции, о ее новых нападках на партию перед лицом угрозы новой войны?» – писал он в «Правде» в июле. «Идя на подготовку обороны, мы должны создать железную дисциплину в нашей партии<...> обуздать всех тех, кто дезорганизует нашу партию <...> тех, кто раскалывает наши братские партии на Западе и на Востоке», – говорил с трибуны партконференции в августе. Кругами от этих речей и статей расходилась по всей стране массированная кампания против оппозиции, повсеместно принимались осуждающие резолюции, а сторонникам оппозиции предлагали «разоружиться перед партией».

И уже в июне ОГПУ отмечало изменения в настроении «основных кадров рабочих». Они, «всецело одобряя мероприятия советской власти по борьбе со шпионажем (расстрел 20-ти) и диверсией, высказывались за применение более жестких мер <...> выдвигаются предложения «расширить полномочия ГПУ», «объявить красный террор» («Давай чрезвычайку, это скорее всего приведет в чувство разошедшихся нэпачей и бывших людей»; «Нужно убивать всех белогвардейцев, этим только мы можем спасти советскую власть»)».

Как не пойти навстречу пожеланиям трудящихся? Тем более что еще 25 февраля 1927 г. заблаговременно вступила в силу знаменитая ст. 58 УК о борьбе с контрреволюционной деятельностью. 23 июня Сталин предлагает ОГПУ: «Хорошо бы дать один-два показательных процесса по суду по линии английского шпионажа». В следующем году грянет шахтинское дело – первое в череде процессов, ставших визитной карточкой социализма 1930-х.

Под сурдинку гребли и троцкистов: к началу 1928 г. наряду с 9000 арестованных «бывших людей» были задержаны 1500 оппозиционеров (интересно, что столько же коммунистов было изолировано английской полицией в период забастовки). Оппозиционеров отсекли от СМИ, не давали слова на партсобраниях, шельмовали и лишали партбилетов. В октябре Троцкого и Зиновьева исключили из ЦК, в ноябре – из партии. Вскоре они отправятся в ссылку. Попытка оппозиции организовать 7 ноября в Москве альтернативную демонстрацию была подавлена: ее участников разгоняли, заталкивали в подъезды, избивали, многие были арестованы.

Прошедший в декабре XV съезд партии объявил о «ликвидации троцкизма», закрепив победу Сталина. В том же месяце в «Обзоре политического состояния в СССР» ОГПУ зафиксировало: «После съезда недоумения, суждения и беседы на тему об оппозиции в рабочей среде значительно сокращаются. Лишь незначительные группы рабочих, у которых ухудшение материального положения вызывает озлобление против руководителей парт- и профорганизаций, продолжают выдвигать вопрос об оппозиции как о «единственном защитнике рабочих».

Тревожная социология ОГПУ

«Намеренное культивирование ксенофобии как метода управления группой лиц ради достижения целей лидеров группы», как это называется в психологии, послужило ширмой для расправы с единственной реальной на тот момент оппозицией власти Сталина в стране. Но, имитировав военную угрозу, Сталин фактически провел в стране гигантских масштабов социологический эксперимент, получив на выходе не вполне обнадеживающие результаты.

Выяснилось, что если в среде «сознательных» рабочих настроения были вполне «оборонческие», то ниже по социальной лестнице дела обстояли неблагополучно. Безработные, например, высказывались крайне радикально: «За жидов и коммунистов воевать не пойдем»; «Пусть идут воевать те, кто получает по 300 рублей». И добро бы только высказывались! В январе на выборах в Ленсовет половина прошедших от них кандидатов оказались настроены откровенно антисоветски. Фразы «при старом режиме и то было лучше» стали общим местом.

В деревне защищать СССР в массе своей готовы были лишь бедняки. Среди середняков же ходили разговоры о том, чтобы «превратить Красную армию в зеленую», т. е., получив винтовки, повернуть их против советской власти. Что уж было говорить о кулаках!

На эту удобренную «социологией ОГПУ» почву лег разразившийся зимой 1927/28 г. кризис хлебозаготовок. К давнему недовольству крестьян низкими закупочными ценами добавились слухи о грядущей войне, зерно стали прятать. Крестьяне поставили государству всего 300 млн пудов зерна против 430 млн в предыдущем сезоне. Страна осталась без валюты для индустриализации, в городах выросли хлебные очереди. «Деревня через свои письма усиленно втягивает красноармейцев в деревенские дела и даже требует от своих сыновей в армии помощи и противодействия хлебозаготовительному нажиму <...> в отдельных случаях просит вооруженной поддержки», – сообщало политуправление РККА в феврале 1928-го. Все это привело в итоге к решению «ломать хребет» деревне ускоренной коллективизацией.

Но «военная тревога» оказалась слишком хорошим средством социальной мобилизации, чтобы отказываться от нее. «Когда возвращаешься домой из-за границы, поражает ожидание войны и соответствующая пропаганда прессы», – писал в дневнике академик В. И. Вернадский в 1928 г. В 1930-х поиск «троцкистских агентов, наймитов международного капитала» в осажденной со всех сторон «крепости социализма» примет уже перманентный характер и разразится кровавым потопом 1937 года.
 

Автор ; военный историк 

Константин Гайворонский

http://istorya.ru