В книге Михаила Зощенко «Перед восходом солнца» есть горькое признание: «В ту войну прапорщики жили в среднем не больше двенадцати дней». Был и такой романс в начале прошлого века «Мой милый прапорщик». Но была и пословица: «Курица не птица, прапорщик не офицер». Да и сам этот чин 13 класса по Табели о рангах присваивался в российской императорской армии только в военное время.

И, тем не менее – чин прапорщика был самым массовым в офицерском корпусе. Тысячи прапорщиков геройски полегли на всех фронтах Великой войны вместе со своими бойцами. Честь им и память. Мы же расскажем о судьбах всего трёх прапорщиков из сонма младших офицеров царской армии.

Незадолго до начала Первой мировой войны в 25-й сапёрный батальон 6-й сапёрной бригады Московского военного округа, расквартированной в Старице, что в Тверской губернии, прибыл вольноопределяющийся Сергей Вавилов. Мало кто знал в батальоне, что этот молодой человек в солдатских погонах, окаймлённых пёстрым кантом, говорящим о его добровольном поступлении на военную службу, блестяще закончил физико-математический факультет Московского императорского университета и уже имел научную степень. Ему бы и дальше шагать по ступеням научной карьеры, а он оставил науку и надел солдатскую гимнастёрку. На то были свои причины. Молодой физик, будущий основатель советской школы физической оптики, поступил так в знак протеста против реакционной, как он считал, политики министра народного просвещения Л.А. Кассо. Это был поступок! Отказаться от престижной работы на кафедре, от подготовки к профессорской степени… 

На военной службе Вавилов проявлял те же качества, что и в учёбе – добросовестность, самодисциплину, трудолюбие, и очень скоро его погоны пересекла лычка ефрейтора. Офицеры за глаза называли его «ефрейтор в пенсне». Вавилов и сам понимал, как нелепо выглядит пенсне на носу ефрейтора, и поэтому нацеплял стеклышки лишь в тех случаях, когда писал дневник или письма. Вот таким он и был в сапёрных войсках – ефрейтором в пенсне и с серебряным значком Московского императорского университета на гимнастёрке. Положение «вольнопера» избавляло его от нарядов на хозработы, но все остальные солдатские обязанности ложились на его плечи полной мерой: он и мостовые сваи забивал, и рогатки ставил, и колючую проволоку тянул – да мало ли ещё каких работ выпадает на долю сапёра?! Постигал физику твёрдого тела не в лабораториях, а на жестокой практике войны. 

С началом войны батальон был направлен в Польшу под Люблин. Оттуда и начался его кружной боевой путь по городам, местечками и селам Польши, Белоруссии, Литвы, Галиции…

«Всё-таки я – зритель и любуюсь чудной игрой природы. Какая радость погружаться в этот стройный и простой мир. По-прежнему останавливаю свою лошадь среди леса и смотрю, слушаю и немею. Мы – зрители плохие, стараемся найти изнанку декораций и бутафории (наука), но иногда просыпается истинный – божественный зритель. И стоишь очарованный, смотришь и смотришь».

В его походных дневниках множество заметок, достойных пера этнографа, искусствоведа, фенолога, философа... Поражает жадное внимание ко всему – к людям, иконам, архитектуре, природе, литературе. Необычный солдат не расставался с карманным томиком «Фауста» на немецком языке. Все поля его были исписаны заметками, а когда поля кончились, к томику были подшиты в новом переплете две тетрадки по 50 страниц, в которых Вавилов продолжал делать записи. Доктор Фауст был его кумиром.

«Вот всю жизнь тянет к одному, лет с восьми, – признавался он самому себе, – Фауст, алхимическая игра с колбами, жидкостями, Леонардо, Джорджоне, Пьеро да Франческо, Дюрер. Через красоту к загадочной символике, науке, философии. Это – органическое, искони с детства…».

5 июля 1915 года. «По звуку определяю, что бой идёт в 30-40 верстах отсюда к югу… Поселился в каком-то пустом доме, видимо, в конторе с телефоном на столе. У помещика прелестный старый дом с колоннами, с высокой польской крышей». И здесь же – рисунок усадебного дома.

«В комнате тихо, только шум в ушах, да часы тикают, да лампа еле светит, и хочется заплакать». Одна фраза, а сколько настроения. И снова рисунок комнаты.

Он писал эпиграммы, сонеты и даже романсы.

В тяжёлом сне поникнул монастырь

И башен замка гордые скелеты,

Не смыла их волна упрямой Леты,

И пощадила окровавленная Стырь.

А ещё у ефрейтора Вавилова был дорогой фотографический аппарат немецкого производства – «Цейс». И он делает им великолепные снимки. Снимает сапёрные работы, снимает господ офицеров на отдыхе и на рекогносцировке, снимает живые сцены из солдатской жизни, местных жителей, деревни, пейзажи… Прошёл век, и теперь каждый из этих кадров – уникальный документ времени, свидетельство истории. И Сергей Вавилов даёт нам возможность взглянуть на ту войну через видоискатель своей камеры.

По тем временам в состав сапёрного батальона входила и радиотелеграфная рота или как тогда было принято говорить – искровая рота беспроволочного телеграфа. Вот туда-то и тянуло больше всего дипломированного физика, уже старшего унтер-офицера Вавилова. Но попасть туда он смог только после того, как, отбыв положенный срок в нижних чинах, сдал экзамен и был произведён в офицеры. На новенькие погоны прапорщика инженерных войск легли скрещенные молнии – эмблема связистов.

Вопреки расхожему мнению о технической отсталости России императорская армия была довольно хорошо оснащена радиооборудованием. К началу Первой мировой в войсках находилось 17 стационарных, около 100 полевых и свыше 30 легких кавалерийских радиостанций.

По штату военного времени при каждом штабе армии имелось по одной роте с 8 радиостанциями и по одной радиостанции при каждой кавалерийской дивизии. Полевые радиостанции того времени могли обеспечивать связь на 230-250 километров. Однако личный состав этих рот был довольно слабо подготовлен, командование не имело опыта использования радио и плохо представляло его возможности.

Поразительно, но к началу войны и западные армии, будучи богаче русской армии разнообразной техникой, имели ещё меньше радиосредств! Так, в германской армии было всего 40 полевых радиостанций, а в английской - ещё меньше. Пользоваться радиосвязью тоже толком не умели и очень часто передавали важные сообщения открытым текстом, нешифрованно. Например, германский конный корпус фон Морвица в октябре 1914 года во время знаменитого "бега к морю" ежедневно, с немецкой педантичностью, нешифрованно сообщал по радио обо всех своих передвижениях.

Тем не менее, опыт боевых действий достаточно быстро заставил воюющие стороны оценить достоинства радиосвязи, армии стали настоятельно требовать новые и более совершенные радиоустройства, и промышленность не успевала удовлетворять эти запросы.

Прапорщик Вавилов был назначен в гвардейский радиодивизион Особой армии. Это было крупнейшее воинское объединение, включавшее в себя семь армейских корпусов. По счёту она была 13-й, но из суеверных соображений номер ей этот давать не стали, а назвали Особой. 

Вот здесь прапорщика с высшим физико-математическим образованием оценили в полной мере, и 23-летний офицер стал помощником командира радиодивизиона по технической части, получил в распоряжение полевую радиостанцию.

«Станцию опять спрятал под грушу, в жёлтых полях, страха ради «аэроплански». Порохом пахнет, очень близко живое ощущение войны».

24 июня 1916 года он записал в своем дневнике: «Немножко похоже на дни пребывания в лаборатории… Целый день вожусь у Айзенштейновской станции… Для всех здешних капитанов и полковников радиотелеграф – метафизика, которую приспособили на войне, для меня – физика».

Да, он снова почувствовал себя исследователем, экспериментатором, естествоиспытателем. Постоянно экспериментирует с зонтичной антенной своей радиостанции. И вот результат: научный трактат «Частота колебаний нагруженной антенны». Этот труд он опубликует вскоре после возвращения с фронта. А пока: «…Сижу в своей каморке, похожей на классическую камеру одиночного заключения, снуют мыши днём и ночью, пахнет какой-то гнилью. Веду слежку, изобретаю всякие фокусы для измерения слышимости… Вот сейчас оборвал дневник и часа два решал всякие тригонометрические задачи, кажется, выходит что-то занятное – возможность определения положения станций без пеленгатора». Так из этого «занятного» возник «Метод определения расположения радиостанции по силе приема её работы». Не надо быть специалистом, чтобы понять всю практическую важность этого метода на войне. 

А где-то неподалёку от радиостанции Вавилова, на той же гродненской земле – под Сморгонью и Молодечно – посылала в эфир донесения другая армейская полевая станция, которой командовал прапорщик Владимир Зворыкин. Возможно, даже были на связи друг с другом. Поразительная схожесть судеб! Оба – из крепких купеческих семей (умели, однако, купцы давать образование своим сыновьям!), оба бывшие студенты-физики (Зворыкин – выпускник Петербургского технологического института), оба – офицеры Западного фронта, оба с неуемной тягой к научно-исследовательской работе.

Прапорщик инженерных войск С. Вавилов. 1916 г.

Пока Вавилов изучал антенные поля, Зворыкин собирал радиопередатчик на первых высоковакуумных усилительных лампах, произведённых в России. Помогал ему солдат по имени Константин, родом из глухоманной деревни. Офицер установил приёмник у себя дома на кухне и попросил Константина считать в микрофон: "Один, два, три…". Эта, вроде бы несложная работа давалась малограмотному солдату с трудом. Владимир Козьмич вспоминал: "Все мои попытки объяснить ему, как действует радио, были безрезультатными, он воспринимал это всё как что-то колдовское. В то время как я настраивал приёмник, Константин всё больше уставал от однообразного счёта; ему казалось, что я умышленно заставляю его заниматься ерундой". Невинная по сути история после октября 17-го года получила драматическое продолжение. Зворыкина, работавшего на заводе Русского общества беспроволочных телеграфов и телефонов, вызвали в революционный трибунал. Бывшему офицеру царской армии такой вызов не сулил ничего хорошего. Выяснилось, что на него пожаловался его бывший «ассистент» - тот самый солдат Константин! Он обвинил «барина в издевательском отношении к нижнему чину". За то, что тот часами заставлял его говорить "в дырочку в коробочке". К счастью, среди трибунальцев нашёлся сведущий человек. Он поднял жалобщика на смех и заявил, что лично он гордился бы помогать Зворыкину в таком важном деле.

Жаль, что члены трибунала никогда не услышали фразу, которую сказал один американский ученый много лет спустя: «Открытия этого человека значат для истории не меньше, чем высадка человека на Луну».

Речь шла об изобретении Зворыкина кинескопа, открывшего для человечества эру телевидения. А ведь запросто могли пустить в расход…

Ещё одно сближение судеб: в самом конце войны прапорщик Вавилов попал в немецкий плен, но пробыл там недолго: бежал, помогло прекрасное знание немецкого языка. Прапорщик Зворыкин тоже бежал – из красного Питера, от новых властителей жизни. В Омске, в столице белой Сибири, он занимался оборудованием радиостанций, работал с зарубежными поставщиками, ездил в командировки. В Екатеринбурге Зворыкина чуть не расстреляли за то, что тот собирался искать радиодетали на территории занятой Красной Армией, лишь вмешательство адмирала Колчака спасло ему жизнь.

На этом пути двух незаурядных прапорщиков расходятся: Сергей Вавилов, вернувшись с фронта в Москву, ушёл с головой в науку. Владимир Козьмич Зворыкин эмигрировал в Америку и претворил там в жизнь свое главное изобретение – «иконоскоп», сердце телевизионного приемника. Но это уже другая история. Здесь же уместно упомянуть имя его однокашника по петербургской техноложке и военной судьбе – о прапорщике Александре Шаргее, более известном как Юрий Кондратюк. Воевать ему пришлось на Турецком фронте, и точно так же, как Вавилов и Зворыкин, не расставался он со своей записной книжкой, испещренной замысловатыми чертежами космических трасс, с траекторией будущего полета на Луну! Его брошюра «Завоевание космического пространства» с тех давних лет и до сих пор будоражит умы первопроходцев. Американский ученый доктор Лоу после благополучного путешествия к Луне «Аполлона-11» признался: 

«...Мы разыскали маленькую неприметную книжечку, изданную в России сразу после революции. Автор её Юрий Кондратюк обосновал и рассчитал энергетическую выгодность посадки на Луну по схеме: «полёт на орбиту Луны – старт на Луну с орбиты – возвращение на орбиту и стыковка с основным кораблём – полёт на Землю...».

А что же старший брат Сергея Вавилова – Николай? Его в армию не взяли – повредил в детстве глаз. Но все же и он поспособствовал русской армии, которая вела боевые действия на турецком фронте. Странная желудочная болезнь выводила солдат из строя целыми ротами. В 1916 году Николая привлекли к расследованию причин заболевания в качестве консультанта. И он после кропотливых опытов, нашёл причину массового заболевания. Виной всему оказалась местная мука. В нее попадали частицы семян плевела опьяняющего (Lolium temulentum), а с ним гриб Stromatinia temulenta, который вырабатывает алкалоид темулин — вещество, способное вызвать серьёзное отравление с возможным летальным исходом. После его доклада войскам категорически запретили употреблять местные продукты, а муку стали завозить из России. Эпидемия желудочно-кишечных заболеваний была остановлена. Вавилов же, получив у военного руководства разрешение на проведение экспедиции, отправился вглубь Ирана, где занимался исследованием и сбором образцов злаков. После экспедиции молодой учёный пришёл к выводу, что иммунитет растений зависит от условий среды, в которой изначально формировался данный вид. Экспедиция вглубь чужой и не очень дружественной страны, где дороги и перевалы контролируют вооружённые племена – дело опасное, сродни боевым действиям. Но Господь миловал и от пули курда, и от янычарского кинжала…

Дальнейшая судьба Николая Ивановича Вавилова хорошо известна: ботаник, селекционер, генетик с мировым именем, президент ВАСХНИЛ, профессор, академик, лауреат Ленинских премий и… арест в 1940 по доносу завистника, смертный приговор, заменённый на 20 лет лагерей и смерть в саратовской тюрьме в начале 1943 года. Сергей пытался спасти старшего брата, добился приёма у Молотова и даже у самого Берии, но всё было тщетно. Теперь он жил и служил Отечеству, стиснув зубы. Не радовало его ни избрание его президентом Академии наук СССР, ни новые почетные звания, ордена… Ценой невероятных усилий ему удалось предотвратить идеологический погром в физической науке, какой был устроен на печально знаменитой сессии ВАСХНИЛ в 1948 году.

Гибель Николая ударила смертельным рикошетом и по жизни младшего брата: не выдержало сердце. Инфаркт миокарда оборвал его жизнь 25 января 1951 года, почти в день смерти Николая, о котором он не забывал ни на минуту.

На исходе жизни он всё чаще вспоминал то время, когда носил офицерские погоны с одной звездочкой. В его военных дневниках сохранилась провидческая запись о том, что когда-нибудь он будет почитать за счастье свою нынешнюю службу, освободившую его от житейских хлопот, от забот о завтрашнем дне, благостную в своём неведении грядущих бед и испытаний.

В честь него был назван кратер на Луне, несколько научных судов, выпущены почтовые марки, поставлены монументы и мемориальные доски… Но самым лучшим памятником ему стал небольшой фотоальбом «Смотрю на войну», выпущенный его соратниками к его 120-летию и сразу ставший библиографической редкостью в силу крошечного тиража. В альбоме – дневниковые записи, стихи, рисунки и фотографии прапорщика Вавилова, сделанные на фронтах Первой мировой. Бывают посмертные маски лица. А это – прижизненный слепок души Сергея Ивановича Вавилова.

И чтобы там ни говорили о прапорщиках, но три объекта на карте Луны названы именами младших офицеров Русской армии – прапорщиков Сергея Вавилова, Владимира Зворыкина и Юрия Кондратюка.

Автор: Николай Черкашин

Источник: http://www.stoletie.ru